Тогда зачем же я создаю тему? Ну, просто мне в голову пришла довольно безумная мысль, что мои рассказы могут кому-то понравится. Маловероятно, конечно, но если хоть один человек не станет после прочтения плепаться — уже неплохо.
Пока тут будут три рассказа, написанные прошедшей зимой во время каникул. Тогда я тяготел к фэнтези и фантастике, сейчас же — к мэйнстриму и киберпанку. Думаю, скоро смогу презентовать и последние.
» Сказка о живой боли
Честно, я старался как мог. Старался быть добрым и сентиментальным, и всё же вовсе не доволен получившимся. Это попытка забыть обо всей жути, что я писал в самом начале и первый мой рассказ без признаков явного насилия. Хотя временами на заднем плане рассказа проскальзывает что-то тревожное. Так что, это скорее история в духе Гофмана, чем в духе Миядзаки. Чем бы это ни были, особого восторга по поводу данного рассказа я не испытываю. Зато теперь у меня есть никому не нужная добрая сказка. «
Честно, я старался как мог. Старался быть добрым и сентиментальным, и всё же вовсе не доволен получившимся. Это попытка забыть обо всей жути, что я писал в самом начале и первый мой рассказ без признаков явного насилия. Хотя временами на заднем плане рассказа проскальзывает что-то тревожное. Так что, это скорее история в духе Гофмана, чем в духе Миядзаки. Чем бы это ни были, особого восторга по поводу данного рассказа я не испытываю. Зато теперь у меня есть никому не нужная добрая сказка. «
За горами и лесами, морями и не очень большими озерцами, словом – ты туда ни за что не попадёшь, жила в уюте и достатке маленькая боль. Её скромный, но всегда сияющий чистотой домик стоят там же, где и все. Да-да, все они жили вместе, но, одновременно с этим – каждый порознь. Ты же понимаешь, что мало кто любит, когда в его боль лезут другие?
По характеру своему наша боль была весела и беззаботна. Часто, выходя на улицу, она даже забывала закрыть за собой дверь. Что тут поделаешь! Уж она была такая. Но вместе с тем было в ней что-то печальное, но это была светлая печаль, такая, что ты часто испытываешь сам, забравшись на высокий холмик и лежа в высокой траве, смотря на звёзды, недосягаемые, притягательные и прекрасные.
И вот эта самая маленькая боль отправилась на прогулку…
О-о! Я же совсем забыл. С моей памятью в этом нет ничего удивительного. Стоит сначала рассказать тебе о том, откуда она взялась. Ты верно уже задал себе этот вопрос? Вот и постарайся ответить – откуда берётся боль? Вот, примерно, оттуда появилась и наша боль.
Боли ведь бывают разные. Совсем злые и нехорошие и другие, вроде той, про которую я рассказываю. Вот порезал палец — больно? Нет, не очень. Мало этого для того, чтобы в мире стало одной болью больше. Да ещё ведь надо наделить её собственным сознанием!
Нет, здесь маленького пореза мало. Видишь ли, раны и увечья – не играют здесь такой важной роли. Даже совсем здоровый, на первый взгляд, человек может испытывать острейшую боль, сжигающую его изнутри и опустошающую его душу. А бывает и так, что тяжелораненый почти ничего не ощущает и вскоре забывает обо всём. Здесь ничего наверняка сказать нельзя.
Признаться честно, не со всеми из своих родственников у нашей боли складывались хорошие отношения. Подумать только, что они находились в родстве! У неё это в голове не укладывалось. Скорее уж жизнь подружится со смертью, а вода с огнём, чем она примирится с жестокосердными Ударными болями. Такие уж очень агрессивны, всё видится ими в кровавой дымке, а сознание слишком затуманено агонией. Они появляются в этих краях регулярно, возможно, люди находят что-то привлекательное в том, чтобы наносить друг другу сильную физическую боль.
Ударные боли всё чаще собираются на большой поляне в лесу. Там они быстро делятся на две, а иногда и больше, команд и принимаются немилосердно тузить друг друга. Они совсем невыносимы!
Ни капельки не похожи на них Предсмертные боли. Знание о том, что после тебя не будет ничего, а лишь странное и никем из живых неизведанное посмертие, делало их меланхоличными, вечнохондрящими созданиями. Впрочем, маленькая боль свела пару знакомств с ними и имела парочку добрых друзей. Обыкновенно их встречи состояли из череды бесконечных утешений, которыми наша боль успокаивала разнервничавшихся родичей.
Да, много их обитало в этих таинственных, закрытых от людей, Землях. Острые и тупые, единовременные и хронические, болезненные и весьма терпимые, случайные и преднамеренно нанесённые – вот такие они были. И каждая из них была комбинацией великого количества признаков, которыми мы оделили понятие боли.
И всё же давайте вернёмся к маленькой боли, которая сейчас уже вышла из дома (дверь закрыта, да-да, она проверила дважды) и спешила на дневную прогулку. Почему они каждый день шла в лес и часами гуляла там без какой-то видимой цели? Не знаю, и она сама бы тоже не ответила на этот вопрос. Но имела твёрдую уверенность в том, что ей необходимо совершить дневную прогулку. Если же по каким-то причинам не удавалось выбраться из дому, то ли дел неотложных скопилось неприлично много, то ли погода не заладилась, она чувствовала себя больной вплоть до следующего дня, когда настенные часы отбивали полдень.
Сегодня, впрочем, всё казалось идеально созданным для неё. Солнце просачивалось сквозь просветы в пышной листве и элегантно падало на покрытую мягким ковром землю. В вышине щебетали птицы, а под ногами сновали старающиеся быть как можно более незаметными зверушки. Вот на толстом стволе старого дерева застыла, притаившись, рыжая белка. Они вообще-то здесь не живут, эта, наверное, припрыгала из другой части леса.
Лес этот тоже был не из обычных. Прекрасный тут, он сильно разнился в других местах. Ты, возможно, никогда об этом не слышал, но каждая боль способная изменять всё вокруг, подстраивая под собственный характер. А теперь представь, как выглядит в лес в той части, где любят устраивать свои бои Ударные боли. Я уже молчу про совершенно ужасные районы, преобразованные кошмарными болями. Туда лучше не соваться, попомните мои слова.
Она шла, совсем не таясь, словно зная, что здесь нет никого, и никто, возможно, даже не знает о том, что это место существует. Мысли о том, что постоянное одиночество давно заполнило её жизнь почти осязаемой пустотой не приходили ей в голову. Но в то же время, сознание того, что всё происходящее вокруг – часть её, приятно волновало и вызывало лёгкое веселье, какое бывает после того, как съешь аппетитный завтрак и чувствуешь себя абсолютно сытым.
Иногда она подходила к дереву и, прислонившись к нему головой, прислушивалась, словно желая услышать его сердцебиение. А ветви склонялись над ней, как если бы хотели ласково обнять. Стелившийся под ногами мох щекотал ноги и, казалось, что всё поёт и пляшет под чудесную лесную музыку.
Музыку? Да-да, из-за зелёной стены высоких кустов сирени, до неё доносились звуки, подобным которым ей ещё не доводилось слышать. Ни с чем не сравнимая музыка, что захватывала дух. Тихая и мелодичная, но мощная и повелевающая. Казалось, её можно слушать вечно. И маленькая боль слушала, затаив дыхание и боясь тронуться с места. И в какой-то момент она уже не ощущала себя, её сознание стало затухающей искоркой в великом безбрежном и неизменном океане спокойствия, чьи волны окутывали с ног до головы воздушной пеной и увлекали вниз, в глубь, туда, где нет перемен, волнений и боли. Там остановилось само время.
Зрение гасло, её покидали чувства, и мир вокруг терял краски. В самый последний миг её показалось, что в сплетении листвы промелькнули очертания лица, но это видение мгновенно рассеялось.
И вместе с тем пали чары, сковывавшие её, как будто их никогда и не было. Лишь краем слуха ей чудилось отголоски пропавшей музыки, словно её источник теперь находился на большом расстоянии отсюда.
Маленькая боль всё ещё не могла сделать ни шагу. Стоя ошарашенная, посреди палат лесного дворца, она искала ответы на сотни вопросов. Что это было? Кто этот таинственный музыкант? И откуда он здесь появился?
В смятении она вернулась домой. Пытаясь понять, что с ней произошло, она не находила покоя. Ей ведь было так хорошо слушать музыку. Это было лучше всего, что ей довелось изведать. Но самое главное – стоит волшебной мелодии овладеть ею, как отступают все страхи и переживания. Уходят на задний план мысли, надежды и мечты. Только подлинное счастье и спокойствие остаётся там, где раздаются звуки неведомого музыканта.
Ей было трудно держать в себе переживания и новые тайны, поэтому маленькая боль решила посоветоваться с тем, кто разбирается во многих делах куда лучше неё. Самой мудрой и знающей во всей округе считала старая Предсмертная боль. Говорили, что она попала сюда раньше всех и была создана то ли Адамом, то ли Евой. Это конечно, для тех, кто верил в библейское происхождение мира. Иные считали её прародительницей ту самую обезьяну, которая была первой представительницей вида Homo Sapiens. И уже совсем тихим шёпотом из уст в уста передавались истории о том, что Старая Предсмертная боль имеет божественное происхождение, и некогда была испытана одним из небожителей.
Так или иначе, но мало кто сомневался, что ей ведомы многие секреты бытия и небытия. Вот к этой-то старухе и обратилась наша боль.
Выслушав её сбивчивый рассказ, древняя провидица даже прикрыла веки, скрывая своё волнение. Минуту она сидела молча, словно собираясь с мыслями, а затем изрекла:
— Сегодня ты упустила свою удачу. Возможно, даже навсегда. Знай же, что тот, с кем ты имела счастье встретиться, властвует над нами, так же, как глоток чистой воды над страдающим от жажды. Имя ему – Забвение. Каждая боль, оказавшаяся в нашем краю, рано или поздно встретит его. И для неё – это будет концом пути и завершением страданий. Он ходит по лесам и полям, пересекает реки и переваливает горы, спускается в подземелья и взлетает к небесам. И магический кларнет всегда с ним. Он знает час, который отмерен для жизни каждой боли. А когда истекает последняя секунда, он является и останавливает муки существования. Но знай – он приходит только один раз. И умолить его невозможно. Хоть и вершит милосердное дело, он не знает сострадания.
Старуха вперила взгляд бельмастых глаз в пустоту.
— Как бы я хотела, чтобы он пришёл ко мне поскорей. Века и тысячелетия идут и идут, а я всё ещё здесь, — тут её взгляд обратился на маленькую боль, и в нём была злая издёвка. – Но, похоже, ты пробудёшь здесь ещё дольше. Ведь свой шанс ты упустила.
Маленькая боль готова была разрыдаться и, видя это, ведьма, а именно ею и была старуха, сжалилась над нею.
— Да, теперь делу слезами не поможешь. Чтобы обрести Забвение теперь – иди через владения Короля Насилия и Королевы Жестокости, мимо их кровавого замка, сквозь мёртвый лес, по обугленным холмам, к краю Земель. Там найдёшь ты его и только там.
Безутешная была маленькая боль, но делать нечего, и другого выхода нет. Поплакав и насухо вытерев глаза платочком, она собралась в дорогу.
Наша боль шагала по Большой дороге прямо вперёд и не видела, как за милю от неё буреломы и овраги превращаются в красивую и аккуратную дорогу. Словно какая-то сила помогала ей в пути.
Миновав обжитые места и распрощавшись с милыми пейзажами, она вступила в мёртвый лес, где вместо щебетания птиц развались глухие стоны и яростные крики. И деревья были похожи на висельницы, и сидящие на них стаями вороны провожали её нехорошими взглядами. Из-под земли вырывались потоки пламени, и в воздухе стоял запах серы. «Обгорелые холмы», — догадалась она.
Дурные предчувствия угнетали её, и когда гнилая ветвь обвалилась ей на голову, маленькая боль уже готова была упасть в обморок. В этом месте страха и ужаса цветы источали ужасный смрад, птицы-падальщики хрипло клекотали, проносясь в вышине, а кошмарные звери засели в засаде, поджидая неосторожных путников.
Однако боль оказалось куда крепче, чем даже сама могла предполагать, и продолжала путь в самые чащобы леса. Туда, где раздавались звуки вечной битвы, что вели между собой Ударные боли.
Ей счастливо удалось избежать когтей чудовищного волка, паров ядовитых гейзеров и паутины, невидимой ловушкой раскинувшейся меж двумя деревьями. И всё же нашлось препятствие, миновать которое оказалось невозможно.
Далее на пути, совсем недалеко от дороги, стояла высокая башня с кривыми зубцами на вершине. Но она казалась давным-давно заброшенной, поэтому маленькая боль смело приблизилась к ней, не ощущая никакого беспокойства.
Каково же было её удивление, когда покосившаяся дубовая дверь, ведущая внутрь, широко распахнулась, и на пороге возникла высокая и худощавая женщина в длинном, до пят, коричневом платье.
Увидь это платье кто из мудрых или, по крайней мере, бывалых обитателей Земель, он бы точно счёт это наихудшим знаком. Коричневое, как известно, имеет свойство притягивать беды и несчастия. К своему владельцу? Вовсе нет. К тем, кто видит коричневое, увы.
Но маленькая боль не отягощала себя подобными познаниями, а посему с радостью приняла гостеприимное предложение остаться под этим кровом на ночь.
Нельзя сказать, что башня была необычной. Все, как и положено старой башне, одиноко стоящей в страшном лесу полном опасностей и тайн.
Винтовая лестница уходила вверх, оставляя по одной комнате на каждом из четырёх этажей. Немного смущали тёмные стёкла – и как через них можно было что-то увидеть? – уж слишком их много.
Боль получила уютную (на мой вкус – крохотную и грязную) комнатку на втором этаже. Сама хозяйка жила этажом ниже.
Надо ли говорить, как приятно поспать в доме, под крышей, после трудной дороги? Но примерно в пять часов утра (или ночи?) маленькая боль проснулась и ощутила в себе неугасимую тягу к путешествиям. А так как снаружи всё ещё было темно, если судить по окнам, она решила излить свою тягу к странствованиям на ничего не подозревающую башню. В конце концов, надо же узнать, что находится на третьем этаже и выше.
И вот, аккуратно убрав постель, она, стараясь не шуметь, подобралась к двери помещения над её жилищем. Надо заметить, что хозяйка башни не запрещала осматривать другие комнаты, так что ничего плохого и уж тем более предосудительного здесь не было. Всё же боль чувствовала себя по меньшей мере вооружённым грабителем залезшим в чужой дом.
Приоткрыв дверь, она заглянула внутрь одним глазом. Ведь если одним глазом – это не так страшно, как двумя?
Нет, всё равно страшно. Особенно, если учесть, что в полностью пустой комнате оживший скелет крутил педали велотренажёра.
«Очень странно», — подумала про себя маленькая боль.
Скелет старался изо всех сил. Он с такой скоростью крутил педали, что скоро должен был уже достигнуть первой космической скорости. Впрочем, похоже, что он уставал, и движения его становились всё более натужными, а по высокому лбу струился пот.
Велотренажёр заслуживает отдельного описания. Он идеально подходил скелету, они были буквально созданы друг для друга. Как два родственника. Велосипед был сделан из костей. Сиденье и руль – из тазовых, рама – из бедренных, спицы – из ребер, колёса – из… Не знаю из каких, но тоже из костей. Хотя, может, это и не человеческие кости.
Увидев гостью, скелет резво соскочил со своего костяного коня и вежливо раскланялся. Впрочем, на самом деле он просто хотел произвести впечатление.
Что он сделал затем? То, что делают все скелеты, заточённые в старых башнях посреди страшного леса, – рассказывают свою историю.
Не буду долго тебя утомлять, суть сего довольно пространного повествования сводилась к вселенской несправедливости и жестокости отдельных людей. Выходило, что однажды ему понадобилось пересечь лес и, изрядно побродив по нему в поисках дороги, путник решил заночевать в башне, казавшейся привлекательной возможностью разнообразить ночи, проведенные на деревьях.
Так скелет… Ах да, забыл представить его. Знакомьтесь – Скелет. А что, это имя такое!
Так вот, Скелет оказался заключён в башне. Выйти из комнаты он, естественно, не может (ха, стал бы он здесь крутить педали, если бы мог!).
Постепенно, согласно законам природы, он старел и, наконец, умер. Но его жизнь не могла покинуть тело, она тоже была замкнута в башне. Год за годом он живёт в этой комнатушке, имея лишь единственное средство развлечения – велотренажёр, собранный из собственных костей. Кроме того, ещё при жизни Скелету не раз говорили, что с помощью тренажёра можно неплохо нарастить мышцы. Больше трёх веков он давит на педали, но хоть бы один мускул появился. Да, в мире много несправедливости.
Прояснив для себя ситуацию и сменив страх на добродушное подозрение, маленькая боль поняла, что лучше убираться из башни и чем скорее, тем быстрее.
Но только они собрались покинуть комнату и пробираться к выходу, как за миллиард миль отсюда одна звезда сместилась настолько, что её лучи получили возможность достигнуть мрачного леса и одинокой башни. Получив такую возможность, они не замедлили её осуществить.
Под светом солнца башня преобразилась, теперь её вид внушал трепет и вряд ли, кто-то осмелился бы приблизиться к ней. Казавшиеся ночью тёмными стёкла, на самом деле были багровыми, как опавшие лепестки розы. Кровавые лучи проникали через окна и наполняли башню красной дымкой, настоящим безводным океаном вездесущих алых потоков.
На стенах проступили омерзительные символы. Нечто кошмарное было в их изломанных линиях и острых углах. Словно следы от когтей неведомого монстра.
На вершине башни сам по себе вспыхнул язык яркого пламени. Некоторые камни треснули, и из этих провалов выглянули десятки и сотни глаз с крестовидным зрачком.
На крыльце из-под земли выскочили два демона-прислужника и предупредительно распахнули дверь.
Сама земля содрогнулась от приближающейся титанической поступи. То возвращался на заре Король Насилия к своей Королеве, а за ним следовала толпа Ударных болей. Обнажив оружие, наполняя лес демоническим хохотом, тени маршировали к своему дому.
Им надо бежать. Да, именно так и поступили маленькая боль и Скелет. По пути, стараясь избегать кровавых лучей, взлетели на четвёртый этаж и уже отпирали дверь. Что же ожидали они там увидеть? Не скажу наверняка, но вот доподлинно знаю, что увидели.
Прямо посреди комнаты, перед высоко расположенным окном, стоял трамплин.
Всё-таки я был прав, предполагая, что какая-то сила помогала нашей боли.
Скелет, обладавший недюжинной сноровкой, мгновенно переделал велотренажёр в полноценный велосипед. Оставалось только сделать подходящий разгон…
…и вылететь из башни, разбив окно на тысячу осколков. Хорошо, что у Скелета череп крепкий.
Они летели над мрачным лесом, над милыми домами обычных болей и над боевыми полянами Ударных болей, над зарослями острейших колючек и над красиво подстриженными кустами, над ядовитыми гейзерами и над прозрачными озёрами, над выжженной землёй и над колосящимися полями, что расстилались прямо под ними.
Позади раздались разочарованные вопли и угрожающие раскаты грома, но они были уже далеко. Башня, пронзённая лучами восхода, всё уменьшалась и уменьшалась.
Зря маленькая боль так засматривалась на неё. Она слишком отклонилась назад, и ребро Скелета, не выдержав такого веса, отломилось. Впрочем, он, похоже, даже не заметил, чего не скажешь про нашу боль.
Полетела вниз так быстро, что даже не успела закричать. Хотя чего тут кричать? Боль от ещё одного удара не умирает.
Она подняла голову и обнаружила, что стоит посреди поля приятно щекочущих пшеничных колосьев. По левую руку он неё была граница страшного леса. А вот справа…
…до неё доносились те самые неповторимые звуки. Звуки Его музыки. Он шёл по полю, смотря себе под ноги и наигрывая любимую мелодию. Завеса вихрей, окружавшая его, трепала высокие стебли, бескрайний золотой лес.
Глаза закрыты, и длинные светлые волосы развеваются на ветру. Его второе пришествие. Время отделять зерно от плевел. Время для Жатвы и Страшного Суда.
На каменном лице Его умерли все неродившиеся эмоции.
Забвение приближалось к ней. Раскрыв глаза, Он направил раструб своего бассетгорна* на маленькую боль. В пустых глазницах таилась пустота, вечный сон и холодная отрешённость. И больше ничего.
Да, Забвение оказалось совсем не таким, как его можно было себе представить. Тогда она поняла, что совсем не хочет быть забытой. Существование, пусть даже и наполненное болью, показалось ей куда более привлекательным.
Чувствуя её сомнения, Он остановился. Ведь Забвение никогда не придёт к тому, кто не желает его.
Со вспышкой озарения пришла мысль – если кто-то хочет и стремится к забвению и покою, то есть и те, кому дана вечная память.
Всё же существует такая боль, забыть которую – не просто нельзя. Это позорно.
До сих пор в удивительной далёкой стране живёт маленькая боль. И всё так же часто забывает закрывать дверь… Впрочем, теперь она знает, что дверь – должна быть всегда открытой.
___________________________________
Бассетгорн
(нем. Bassethorn, от итал. bassetto — уменьшительное от basso — бас и нем. Horn — рог), альтовая разновидность кларнета. В конце 18 в. состоял из 2 прямых колен, расположенных под углом, мундштука с одинарной тростью и раструба. Современный Б. сходен с бас-кларнетом, но меньше его. Тембр мягкий, густой, мрачноватый. В 18 и 1-й половине 19 вв. применялся как сольный инструмент и в оркестре. Со 2-й половины 19 в. используется редко.
» Тот, кто ползёт
Рассказ немного перекликается со "Сказкой о живой боли". Только в отличие от неё — это не самая добрая сказка, если не сказать больше. Но корнями она уходит ещё глубже. В тот тёмный период, когда почти все записи (это не всегда были оконченные произведения, поэтому лучше их называть так), которые я делал представляли собой нечто жутковатое, депрессивное, что называется horrible. Тот, кто ползёт соединил в себе всё это и, я надеюсь, в гораздо лучшем виде. «
Рассказ немного перекликается со "Сказкой о живой боли". Только в отличие от неё — это не самая добрая сказка, если не сказать больше. Но корнями она уходит ещё глубже. В тот тёмный период, когда почти все записи (это не всегда были оконченные произведения, поэтому лучше их называть так), которые я делал представляли собой нечто жутковатое, депрессивное, что называется horrible. Тот, кто ползёт соединил в себе всё это и, я надеюсь, в гораздо лучшем виде. «
— Нетали, подложи-ка ещё полено в огонь, — сказала старая сгорбленная женщина. Она сидела в низком кресле, тихонько поскрипывая спицами.
— Зачем? Он будет гореть ещё долго, — отозвалась девочка. Она вместе со своей младшей сестрой устроилась возле окна. За обледеневшим стеклом валил сплошной стеной снег.
Старушка не отозвалась. Она словно и не слышала, закрыв глаза и сложив руки на коленях. Она сидела неподвижно. Казалось, её редкие волосы уже покрылись инеем. А теперь замёрзла и она сама.
— Идите сюда, — позвала она девочек.
Карья первой прибежала и радостно заглянула в бабушкино лицо. Чем сильнее идёт снег в месяце адаманта, тем удачнее будет следующий год. Это знал каждый взрослый и ребёнок на Севере.
В отличие от своей сестры Нетали подошла неохотно. В душе она считала старую бабушку обузой. Когда человек больше не может приносить пользу деревне, его жизнь становится слишком дорогой. Пока есть силы, чтобы охотиться, ходить за скотиной или шить одежду, до тех пор идёт жизнь. Но если твоя голова покрылась изморозью, а руки сковало льдом – это пора оставить след на снегу. След, который ведёт только в одну сторону.
На Севере даже детям рассказывали о леденящем принципе их жизни. Когда толстая меховая куртка и штаны станут твоей второй кожей, ты тоже поймёшь это. Как поняла Нетали.
— Почему ты пожалела полена? – ласково спросила её бабушка.
— Я не хотела расходовать его зазря, — ответил Нетали. – Отец и мать учили нас, что это дерево не должно сгореть быстро. Если оно сгорит – кому-то придётся идти в лес. А там слишком холодно. Нам же сейчас не нужно так много тепла. Вот попозже, когда всё догорит, я подложу ещё дров.
Старая женщина перевела свой взгляд на очаг. Языки пламени пеленали почти сгоревшее дерево.
— Ты не отдала огню то, что он любит больше всего, — проговорила она, не отрывая своего взгляда. – Ты боишься лишиться его даров, а сама жалеешь жалкую палку. Получает только тот, кто отдаёт. Запомни это. Подари огню дерево, и он дарует тебе тепло и свет. Привыкнув жить в таком холоде, ты перестанешь…
— А отец говорит, что мы должны привыкать к вечной северной зиме, — недовольно сказала девочка. – Слишком сильное тепло разнеживает и делает нас слабыми.
Бабушка улыбнулась и отложила рукоделие.
— Так и есть. Но и слишком сильный холод вредит живому существу. Я расскажу вам историю о Том, кто ползёт. Садитесь поближе.
Карья, всем своим видом выражая восторг, забралась на колени к старушке. Нетали независимо села на стоящий рядом табурет.
— В одной деревне, похожей на нашу, жил мальчик. Ему было столько же лет, как и тебе Нетали. Он с детства привыкал к холоду и жестоким морозам. Выходил поздней зимой наружу лишь в одной рубашке. И вскоре он стал таким же, как и всё вокруг. Кожа его стала синей, а глаза светло-голубыми. И стала не нужна ему тёплая одежда. Все восхищались им, а его родители больше всех.
Приближался к концу месяц адаманта. Старый круг сменялся новым. И мальчик сидел в своём доме, радуясь своей закалённости. Но он зашёл слишком далеко. В ту ночь Великий Холод спустился к нему. И как не старался мальчик, ему не удалось выстоять против его силы. Вернувшиеся родители нашли его обморожённым на полу. Он полз к очагу. Старался найти там спасение. Но огонь давно потух. Мальчик не подкладывал дрова, стараясь закалять себя.
Его ноги пришлось отрезать, чтобы сохранить ребёнку жизнь. Маленький калека был больше никому не нужен. Его отнесли в лес и оставили там. Все думали, что он умрёт. Он выжил. Он не забыл тех, кто лишил его ног. И не забыл свои собственные ошибки. Теперь он понимал, что зря старался привыкнуть к холоду. Человек не может сделать это. И он перестал быть им.
Его пальцы стали острыми и длинными, как сосульки. Он вбивает их в твёрдую землю и подтягивает культи ног следом. Он стал Тем, кто ползёт. Он ищет детей, похожих на него самого. Заветная мечта его – вернуть себе ноги. Поэтому каждый год в конце месяца адаманта, он выходит в ночь, ища свои ноги. Но может довольствоваться и чужими. Тогда монстр хватает глупого ребёнка и тащит в своё укромное место. А там отгрызает ему ноги и пытается приставить себе. У него ничего не выходит. Из-за этого он злится и кидает свои острые пальцы с карнизов домов, пытаясь отомстить хоть кому-то.
— Помните об этом девочки, когда ваш огонь погаснет, — бабушка ласково поглядела на них. – А сейчас я слишком устала. Мне надо немного поспать. А вы следите, чтобы пламя не потухло.
Она мирно устроилась в своём кресле. И когда Карья принесла сплетённый ею плед, бабушка уснула спокойным старческим сном.
Карье хотелось бы ещё расспросить бабушку о Том, кто ползёт. Но тревожить дремавшую женщину она не решалась. Единственное, что она могла сделать – это пересесть поближе к огню. На Нетали, похоже, история не произвела никакого впечатления. Она снова села к окну, ожидая родителей.
Сестра называла бабушкины истории выдумками и говорила, что не верит им. Но Карья помнила, что совсем недавно та слушала их вместе с ней, затаив дыхание. Даже теперь ей часто казалось, что сестра врёт и по-прежнему любит страшные истории про ужасных существ, обитающих в глубине вечнозимнего леса. Про кровожадных баньши и громадных троллей, про вампиров и оборотней. Про ужасных тварей, коим даже не было названия, что приходили из Отгороженных Земель.
Она перебралась поближе к Нетали. Сидеть одной, пусть даже у самого огня, почему-то было неуютно.
— А Тот, кто ползёт на самом деле существует?
— Конечно же, нет, — сестра с задумчивым видом перебирала янтарные бусы. Их подарил отец на её двенадцатилетние. С тех пор Нетали не расставалась с солнечными камнями ни на минуту.
— Если его нет, зачем же мы всё время подкладываем новые дрова в очаг?
— Чтобы не замёрзнуть, — сказала сестра. – Это ведь должно быть понятно всем. И Тот, кто ползёт тут ни при чём.
Может это и на самом деле так? Карья слабо верила в это, но надеялась.
— Мы должны поддерживать огонь для того, что внутри было тепло, — сказала Нетали. – Для того чтобы родители, вернувшись, могли сразу же согреться. Теперь понимаешь?
Бабушка захрапела. Она спит и видит ещё одну историю, а когда проснётся — расскажет им. Бабушка не раз говорила им, что всё приходит во сне. Но Карья, заснув, никогда не видела ни одну из бабушкиных сказок. Хотя ей так хотелось этого.
— Видишь, из-за твоих глупых страхов, чуть не погас огонь, — действительно, оранжевые языки пламени теперь почти не поднимались над тлевшей древесиной. – Понимаешь теперь, что, слушая сказки, ты не замечаешь ничего вокруг. Ничего из того, что по-настоящему заслуживает внимания, — Нетали сейчас была похожа на их мать. Даже говорила совсем как она.
Карья на самом деле почувствовала свою вину. Сестра, конечно, была права, всё это лишь сказки.
— Я сама кину дрова, — заявила она.
— Давай, только не жги слишком много сразу, — сказала ей Нетали.
Рядом с очагом и уходящим на крышу дымоходом лежали аккуратно сложенные поленья. Все остальные, заготовленные за время короткого лета, были свалены снаружи.
Девочка взяла три длинных полена и, удерживая их двумя руками, отнесла к очагу. Выложив их перед ним, Карья осторожно положила дерево одним за другим в огонь. Теперь он будет гореть ещё долго. Пламя медленно обволакивала новые дрова. Вскоре они тоже превратятся в обугленные головешки. Но утром, когда уже вернутся родители, можно будет принести ещё.
Она всё ещё не могла оторвать взгляд от огня, когда заметила, что сверху из дымохода редким дождём летели снежинки. Они спускались всё ниже, тая над самым огнём. Хотя должны были растаять ещё раньше. Карья следила за ними, ничего не понимая, когда заметила ещё более удивительную вещь. Выложенные из красного кирпича стены дымохода стали покрываться лёгким инеем. Сначала тонкий и почти незаметный он становился всё толще и спускался к самому огню. К огню, что не горел. Прямо ей в лице дохнул зимний мороз, обжигая кожу.
За спиной Карьи раздались звуки, словно град стучал по крыше. Она оглянулась, боясь увидеть. Дверь была распахнута и повсюду в доме крутились подхваченные стремительным ветром снежные хлопья.
От самой двери до стола, за которым сидела Натали, на дощатом полу были видны дыры. Как будто кто-то вонзал что-то острое или шагал в ботинках с толстым шилом на подошве.
Бабушка тихо дремала в своём кресле, не замечая ничего вокруг. А сестры не было. Лишь рассыпавшиеся янтарные бусы перекатывались по полу.
Трясясь от страха и холода, она подошла к бабушке и тронула её за плечо. Старая женщина не шевелилась. Её ресницы усеял снег.
— Бабушка, Нетали пропала, — будила её Карья. Но та молчала. Вены на её руках стали совсем синими, а тело примёрзло к креслу.
Отчаяние захлестнуло Карью. Она была совсем одна в застывшем от стужи доме.
Налетевший из открытой двери вихрь закружил её и отнёс к противоположной стене, катя по обледеневшему полу. У девочки закружилась голова, а в следующее мгновение она ударилась плечом о стену. Позади неё с грохотом упало кресло с примороженной к нему бабушкой. Карья оглянулась. Половина бабушкиной головы откололась. Внутри она была сплошной глыбой льда.
Наружу, поняла Карья, прочь из этого дома, ставшего холодной ловушкой. И она изо всех сил бросилась к открытой двери…
Маленькие жёлтые огоньки. Её бусы. Её любимые янтарные бусы. Она потеряла их. Навсегда. Самое дорогое, что у неё было. Настоящее красивое ожерелье. Отец подарил ей его совсем недавно. Даже год ещё не прошел с того дня.
Это был настоящий чистый янтарь. Такие бусы носили жены правителей или их родственников. Говорили, что на юге, где нельзя было достать янтарь, за них давали баснословные деньги.
Отец принёс их в один летний день. Нетали подумала, что нет и не может быть ничего красивее этих маленьких жёлтых камушков. Они ведь так похожи на солнце. Отец сказал, что в них заключена его частица. Они могли спасти от порождений зимы. Защитить от идущих из пустошей чудовищ. Волшебные янтарные бусы. Теперь их нет с ней.
Вокруг себя она не видела ничего, кроме стволов деревьев и, конечно, снега. Но когда Нетали оглянулась, то сердце её замерло от ужаса. Красные деревья, красный снег. Застывшая кровь на коре, свежая на снегу. Такая же, как и в ней самой.
И они. Повсюду. Разбросанные везде, висящие на ветках, насаженные на торчащие их земли колья. Десятки, сотни ног. Вырванные из суставов, отрубленные. Ещё кровоточащие, превратившиеся в кости. Её замутило.
Сидеть было неудобно. Что-то под ней.
Её тошнило прямо на их тела. Дети. Совсем маленькие и одного с ней возраста. Здесь были все они. Мёртвые зрачки смотрели вверх. Нетали лежала на вершине двухметрового кургана из человеческих тел. А внизу копошился, втыкая свои острые пальцы в тела, монстр из бабушкиных сказок.
Он двигался невероятно быстро. Как паук, который ползёт на своих членистых лапах. Его лицо оказалось перед ней. Ледяные глаза пронзали душу. Насквозь. До самого дна. Его рот раскрылся, и обмораживающее дыхание сковало её.
И тогда она закричала. Этот крик подхваченный ветром пролетел над верхушками самых высоких деревьев. Утроенный эхом, он распугал прячущихся в ветвях ворон.
Взлетев в воздух, они ещё больше усилили шум своим карканьем. Пролетая над лесом в поисках более спокойного места, где бы их никто не потревожил, они видели всё.
Сердце в груди отчаянно билось. Бег слишком утомил её. Теперь девочка стояла, прислонившись к толстому дереву, пытаясь успокоить дыхание.
Ужас гнал её прочь от дома. Прямо в глубь леса. Слишком сильный, чтобы она могла оглянуться. И куда бы она не бежала, прямо перед ней уходил вперёд широкий след. Похоже на то, как если бы здесь проволокли что-то прямо по снегу. А эти пугающие дыры, проделанные острым предметом прямо на земле? Карья знала, кто оставляет такие следы.
Тот, кто ползёт украл её сестру и убил бабушку. Теперь он оторвёт сестре ноги. Правда, это ему не поможет, и тогда чудовище вернётся за ней. И не откуда ждать помощи. Ближайшее поселение в нескольких милях отсюда. Но чтобы попасть туда, надо либо обогнуть по широкой дуге лес, что займёт ещё несколько часов. Либо идти через лес.
Встав на ноги, девочка огляделась по сторонам. Эту поляну она знала. Здесь есть небольшое озеро, и они часто бегали сюда поиграть. Затянутая льдом поверхность озера была ровной и гладкой…
Так должно было быть. Но сейчас она отчётливо разглядела на середине пруда круглую полынью. Неуверенность охватила Карью. Если есть полынья, значит, кто-то её проделал. И этот кто-то может быть до сих пор здесь.
Это мог быть один из знакомых её родителей. Почему-то в этот момент девочка думала только о худшем. Ночью, в конце месяца адаманта, что можно здесь делать? Рыбы в озере, как она знала, не было. И всё же…
Любопытство взяло верх. Полынья далеко. Лишь взглянуть на неё краем глаза и всё. Карья крадучись приблизилась, как можно ближе, чтобы разглядеть воду в пруду.
Раздавшийся голос заставил её вскрикнуть от страха.
— Холодно, — произнёс он страдальчески. Этот голос был не из приятных. Сдавленное шипение, словно говорившего душили.
— Холодный ад… здесь, — продолжал жаловаться голос. – Я видел тебя.
Кто бы это ни был, он был далеко и не мог выбраться из воды. По крайней мере, так убеждала себя девочка.
— Я видел тебя, — повторили из полыньи. – Иди ко мне. Иди.
Больше всего это было похоже на водяного монстра, который заманивает свои жертвы и хватает их, чтобы сожрать. Бабушка рассказывала про таких. Но против всего Карья повиновалась.
— Кто ты?
— Здесь… много, и я один…
Приблизившись к лунке, она увидела лицо. Там, в ледяной воде, плавал человек. Тело его было скрыто, но лицо… Оно распухло и побледнело. Как у утопленника. Зрачки выпученных глаз были мутновато-белёсые. Кое-где на щеках не было кожи, и обнажённая кость выпирала на скулах.
— Ищешь сестру? – спросил утопленник. – Нёс он её к себе.
— Он? – Карья почти сразу поняла о ком он говорит. – Я видела следы – это он?
— След… иди по следу, — лицо погрузилось в воду и снова поднялось.
— А что мне делать, когда я найду его? – и надо ли ей искать свою сестру? Не проще ли переночевать на дереве, а утром вернуться к родителям?
В полынье булькнуло. Ей показалось, что утопленник смеётся над ней.
— Герои… отдай ему всё, что потребует… отдай и получишь, — под водой промелькнули неуловимые очертания… человека?
— Я должна выкупить сестру? Но он всё берёт сам, мне нечего дать ему!
— Дай… мне, — голос оставался безжизненным, но в этих словах промелькнула какая-то надежда.
— Что тебе нужно? – Карью охватили нехорошие предчувствия. Она немного отодвинулась и с опаской посмотрела в воду.
— Не бойся, — лицо попыталось успокоить её. – Лишь одно… мне… нам нужна твоя слеза…
— Слеза? Я не понимаю.
— Не были оплаканы… никто… никогда… Одну слезу… я молю, — голос сделался совсем тонким.
— Мне жаль, но ведь я не могу заплакать просто так, — раньше девочка могла реветь по любому поводу, но только не сейчас. Карья чувствовала, что даже если захочет, то не сможет выдавить из себя ни слезинки.
— Одну… ради милосердия! – он сорвался на визг.
Карья зажала уши, шарахнувшись в сторону.
— Я не могу!
— Слезу!! – казалось, от этого голоса дрогнули деревья. С высоких крон посыпался снег. А лед, сковавший озеро покрылся тысячей трещин.
Она попыталась убежать, но в этот момент мир ушёл у неё из-под ног. В самый последний момент девочка успела ухватиться за край небольшой льдины. Держась двумя руками, она закинула на нёё ногу – берег был в трёх метрах. Совсем близко.
— Ты будешь плакать! – визжал, хрипя, кто-то позади.
Оттолкнувшись от другого куска льда, она оказалась ещё ближе. Стоило вытянуть руку… Карья хотела оторваться от своего «плота», когда её что-то ухватило за ногу. Вынырнувшая прямо перед ней плешивая голова, нет — череп, оскалился гнилыми зубами.
Утопленники поднимались из воды со всех сторон. Руки тянулись к ней. Плоть свисала с костей, а вода вокруг них источала ужасный смрад.
— Плачь! – взвыли их голоса. – Плачь!!!
Последним усилием Карья выдернула ногу из ботинка и сжимавшей его кисти. Одно мгновение было у неё, чтобы двигаться. Перелетев через тянувшиеся к ней ряды склизких конечностей, она приземлилась на руки, уткнувшись носом в снег. Сзади раздался рёв отчаяния.
В следующий миг она уже стремительно отползала от жуткого озера и его обитателей. Головы в воде застыли, все их глаза были обращены на Карью. А затем, как по команде, они начали погружаться в глубину. Последняя, с застывшим выражением ярости в глазах, посулилась ей:
— Ты ещё придёшь, — и скрылась в воде.
Ноге было очень холодно, но потерять ботинок – это лучше, чем оказаться пойманной этими существами. Карье до сих пор не верилось, что она спаслась. Сколько же людей уже нашли свой приют на дне озера?
И тут она снова увидела его. След, ведущий дальше, в самую чащу леса. Он уходил в темноту, петляя между деревьями.
Она шла, ступая спокойно правой ногой и двигаясь на цыпочках левой.
Солнце закатилось. Упало и разбилось. Его больше нет. Нет его ласковых лучей, его жизнетворящего света. Серые, грязные тучи закрыли его, спрятали в недостижимой вышине. Никогда оно не будет снова светить над северными землями. Никогда больше земля не освободится от снега, а души от сковавшего их холода.
Все северные земли полуострова накрыты покрывалом стужи. Лето кончилось навсегда. Теперь все живое здесь спит белым сном…
А вместе с зимой к ним пришли и страхи, которые раннее не были изведаны людьми. Ночные кошмары. Монстры и голодные хищники, бредущие лесами и равнинами в поисках пищи.
Тогда и был вырыт подземный город. Единственный такой во всём мире. И чем ниже они спускались, чем ниже прокладывались туннели, тем теплее становилось. В глубине их не могли достать ни морозы, ни хищники. Люди жили и взрослели, их становилось всё больше. А потом кончилась пища…
Первые деревни начали появляться вокруг подземелий. И тут же подверглись атаке яростных монстров. Волки и медведи бросались на частоколы в неистовой жажде человеческой крови. А ночью приходили упыри. Пьющие кровь и несущие на своих крыльях мертвецкий холод.
Металл и огонь защищали людей. Металл и огонь.Каждое следующее поколение становилось сильнее предыдущего. Выше ростом, шире в плечах. Кровь в их жилах застыла. А сердца забыли о милосердии.
И страх отступил. Нехотя, шаг за шагом. Его теснили всё дальше от людских жилищ. В леса, в глубины снежных пустошей. И даже там продолжали уничтожать. Нет пределов силе человеческой, когда она имеет цель.
Небольшие деревеньки возводились то тут, то там. Где-то люди стекались в небольшие городишки. Всюду стражу несли закованные в бронзу воины. А самые сильные из них становились вождями. Остальные же преклонялись перед их могуществом, и заискивали возле их престолов.
Север стал люден. Границы владений вождей отодвинулись до самого Преступного Леса. Дальше не было ничего, что заслуживало внимания человеческих властелинов. Тогда они обратили взоры друг на друга. Оружие и огонь восстали против самих хозяев, сжигая и убивая всё на своём пути.
Войны одна кровопролитней другой охватили Север. Зарево пожаров теперь заменяло им солнце. И никто не замечал, как в этой убийственной кутерьме день становился всё короче и короче. Вернулись забытые страхи, а из своих укрывищ выползли ядовитые гады. Стволы деревьев в Преступном лесу засветились призрачным светом. А на небо взошла Вечно Полная Луна. Светила она кровавым светом. Тогда и снег окрасился в этот цвет…
Волной из лесных чащоб хлынули готовые рвать и кромсать твари. Одна за другой исчезали деревни, обращались в пепел города. Для того чтобы снова собрать людей у их первого и последнего города.
Все вожди привели свои уцелевшие дружины в подземелья. Думали они, как победить проснувшееся зло. И не знали, как быть. Когда многие не знали, один понимал всё.
Был среди них вождь мёртвого племени, владыка углей и праха. С собой он привел лишь десяток людей. В тот день он отравил всех вождей, подсыпав им в чаши, перетёртый в порошок, кровавый лёд. Он вывел оставшихся воинов и приказал идти за собой в бой. Ужас дал ему их повиновение. И враги отступили, потому что один делает лучше, чем несколько.
Но твари не ушли далеко. Каждую ночь их челюсти и когти брали кровавый оброк, и нечего было им противопоставить. Вождь спустился в самый глубокий коридор города и молил бога даровать им свою милость. И божество открыло ему секрет железа.
Так остриё смерти повернулись в другую сторону. И твари затрепетали, ведь плоть боялась железа.
Вождь выкосил гнойную заразу Севера в её логове. Люди били врагов в Преступном Лесу и победили их. Возвели они, там, где текли подземные ключи, большой замок. Стены его были сложены из ледовых блоков. А во льду вождь приказал заморозить всех своих противников. С тех пор тысячи невидящих глаз смотрели на всякого, кто приближался к замку.
Белый сон оборвался. Всё вокруг просыпалось. И древний замок растаял. Трупы ушли на дно пруда и разложились там, превратившись в груды белых костей. Сгинула сама память о тех днях. Но Преступный лес хранит в себе старую вечность.
Сначала этот ужасный крик, а теперь ещё и птицы. Пролетевшие над головой вороны не внушили ей радости. Но теперь она не повернёт назад. Ни за что. Теперь Карья совсем не чувствовала свою левую ногу. Сначала было нестерпимо ступать голой ногой, потом стало лучше. Хоть и очень холодно. Но вскоре нога настолько задубела, что ей казалась — она сделана из дерева.
След шёл перед ней, уводя всё дальше и дальше. Уже слегка припорошенный снегом, он всё ещё был достаточно отчётливым.
Оставалось пройти немного. Самую чуточку. Ветер подул в её сторону, и в нос ударил резкий запах разложений. Как ни мерзко это было, но вонь не могла остановить её.
Впереди, между деревьями, она начала различать очертания какой-то кучи. Словно кто-то набросал много меховых шкур в одно место. Но затем она поняла, что это вовсе не шкуры.
Изуродованные тела, у которых не было ног, гнили все разом. Хотя некоторые, в самом низу, уже давно превратились в нагие костяки. Вид мертвецов не мог заставить её отказаться от непоколебимой решимости.
Смотреть было неприятно, но Карья заставила себя обойти курган кругом. Её сестры здесь не было. И тогда она заметила, как сверху что-то поблескивает. Какой-то кусок льда.
Подойдя ближе, она охнула. Внутри цельной глыбы льда отчаянно кричала её сестра. Карья отшатнулась и тут же услышала стук.
Втыкая пальцы в промерзлую землю Он полз к ней.
Создание Великого Холода. Чей дух остыл до смерти.
Но девочка помнила слова утопленника. Этот монстр когда-то тоже был человеком. И огонь в его сердце до сих пор ждал своих дров.
— Я знаю, что тебе надо, — сказала она ему. Тот, кто ползёт упорно двигался наверх. По телам своих жертв.
— Я… готова отдать тебе это, — её голос звучал неуверенно. Но Тот замер. На его синем лице не отражалось ничего.
— Хочешь… ты можешь взять мои ноги, — произнесла Карья. – Только освободи мою сестру.
Существо с невероятной скоростью взлетело на верх кургана. Рывком подтягивая своё тело.
Он стоял в метре от неё. И он улыбался.
Карья не почувствовала ничего, когда его зубы сомкнулись на ноге. На той ноге, где не было ботинка. Она так замёрзла, что уже не чувствовала ничего.
А потом снег пошёл сильнее. Словно вырвавшись из невидимого плена. Он валил без конца. Засыпая собой деревья, землю, трупы, Карью и Того, кто ползёт.
Она вернулась домой к утру. Тогда уже почти рассвело. Родители и другие взрослые искали их по всей округе.
Нетали не могла идти сама, и Карья поддерживала её.
Все страшно обрадовались, когда они вернулись. Но было среди этого и горе. Старая бабушка умерла тихо и спокойно, заснувши в своём кресле.
Карья с дрожью вспомнила разломившуюся надвое голову. Но у бабушки голова была цела. Взрослые говорили, что пришло её время. Сердце знало это – и остановилось.
Но доподлинно известно одно. Тот, кто ползёт больше не появлялся. А на левой ноге у Карьи остался белёсый шрам.
» Письмо из Паллена
Всё-таки Лавкрафт произвёл на меня впечатление. Сначала он шёл туго, но потом я втянулся и его книги заняли достойное место у меня на полках. Вот тогда-то где-то под черепом, в районе лобных долей, появилась мысль. Не то, чтобы я хотел написать фанфик по Лавкрафту — нет, от фанфиков я отказался давно. Но всё же хотелось написать что-то в подобном стиле. Мне не удалось создать уникальную атмосферу Говарда Филипса Лавркафта (как и многим другим его подражателям), зато я отыгрался на кое-чём другом. Лавкрафт брал свои сюжеты из мифологии и собственного воображения, я использовал реальную историю открытия индейского города Цибильчальтун в Южной Америке. Так же его иногда называют "последним городом Атлантиды". Надежды были самые радуждые, а получилось... нечто, конечно, получилось, хотя, скорее, ближе к ничто. Впрочем, мне удалось неплохо скопировать стиль Лавкрафта, типичные для него приёмы и словечки. «
Всё-таки Лавкрафт произвёл на меня впечатление. Сначала он шёл туго, но потом я втянулся и его книги заняли достойное место у меня на полках. Вот тогда-то где-то под черепом, в районе лобных долей, появилась мысль. Не то, чтобы я хотел написать фанфик по Лавкрафту — нет, от фанфиков я отказался давно. Но всё же хотелось написать что-то в подобном стиле. Мне не удалось создать уникальную атмосферу Говарда Филипса Лавркафта (как и многим другим его подражателям), зато я отыгрался на кое-чём другом. Лавкрафт брал свои сюжеты из мифологии и собственного воображения, я использовал реальную историю открытия индейского города Цибильчальтун в Южной Америке. Так же его иногда называют "последним городом Атлантиды". Надежды были самые радуждые, а получилось... нечто, конечно, получилось, хотя, скорее, ближе к ничто. Впрочем, мне удалось неплохо скопировать стиль Лавкрафта, типичные для него приёмы и словечки. «
One day in (the) Mayan calendar
The Winter Solstice is open
Like a gate to the Plumed Serpent
For the Maya and the Toltec he return
Sol, volvera, en la costa vimos su luz
Quetzalcoatl
Oh Senor del Sol!
Ride on Quetzalcoatl and you will reach another day
When Capricorn will change the world
Enter into 2012
Ancient forecasts of the Maya will be true
Sol, volvera, en la costa vimos su luz
Quetzalcoatl
Oh Senor del Sol!
Простите меня, дорогой друг, что пишу Вам, но никто другой не сможет понять то, что произошло со мной во время этой экспедиции, более того, боюсь, что мне не поверят. Но позвольте мне начать с самого начала, чтобы не утаить ничего из этой странной и пугающей истории.
Вам наверняка известно, что университет Брауна интересуется исследованиями индейских городов на полуострове Юкатан и в Южной Америке. Вы должны быть осведомлены об этом куда лучше, ведь до той злополучной поездки я даже представить себе не мог, что развалины старого города не будут давать мне спать по ночам. Они приходят снова и снова, и никакие лекарства от них не спасают. Это становится просто невыносимо и заставляет меня помыслить о самом страшном.
Но я пересиливаю себя и продолжаю писать. До нынешнего дня большинство научных экспедиций имели своей целью прекрасно сохранившийся город «Пернатого змея» и «Пещеру волшебников» недалеко от мексиканского городка Тула-де-Альенде. Каждый, кто интересовался историей мексиканских индейцев, наслышан о легендарной Туле, которая, согласно единодушным сообщениям индейских хроник, в конце первого тысячелетия была главным и одновременно самым роскошным городом тольтеков – индейского племени, носителя высокой культуры, с которой связывали своё прошлое все, кто жил в Мексике после них.
И уже здесь мы натыкаемся на сведения, переворачивающие весь привычный для нас мир. Стоит только бросить один взгляд на величественную статую Чак-Мооля – посланца богов, чтобы тебя пробрала дрожь, внушаемая ужасом, что источают его пустые глазницы.
Громадное белое здание, вперившее свой купол в небо. Обсерватория, откуда древние мудрецы вели наблюдение за небесными телами, пытаясь в их ходе заметить волю богов.
Но все эти известные науке чудеса – ничто перед теми мрачными безднами, затянутыми вековечной паутиной, что открылись мне.
В то время, работая в брокерской конторе «Декстер, Каупервуд и Ко», я очень интересовался археологией и разными оккультными памятниками старины. Поэтому меня можно было часто увидеть в коридорах Брауновского университета и его библиотеке. Доктор Эндрьюс благоволил мне и не редко посвящал в свои изыскания. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда он получил то удивительное послание, первым известил меня.
Наш друг и коллега Барреро Васкес, заведующий Юкатанским национальным музеем и страстный майяолог писал об потрясающий находке, сулящей новое блестящее открытие. Заинтересованный этим, я попросил доктора прочесть мне это злополучное письмо. Вот что там было написано:
«Мерида,
20 апреля 1941 года
Дорогой Уиллис!
Зная твою искреннею заинтересованность историей майя, сообщаю тебе об открытии, сделанном моим сыном. Он и его друзья любят купаться в тихом, всеми забытом озере, которое находится в семи километрах от шоссе, ведущего в Прогрессо. Там они обнаружили скалистый холм, покрытый тонким слоем земли. И представляешь себе, что только счастливый случай помог им недавно узнать под ним часть стены, сложенной из грубо обработанных камней! Дома, во время ужина, он рассказал мне о стене посреди забытой сельвы, а я сразу же направил туда опытного человека. Моя догадка оправдалась – на том же месте были найдены несколько других зданий, остатки дороги, ведущей к холмам, таившим в себе храмы или пирамиды индейцев. После того, как развеялись последние сомнения, Юкатанский музея послал в те места всех свободных сотрудников. Но представь себе – их усилия оказались тщетными! Сельва там совершенно непроходима, и даже наняв большее количество работников, мы не смогли далеко продвинуться. Всё же одно было установлено доподлинно – этот город, или часть города, превосходит по размерам все известные доныне поселения. Гораздо больше, чем основная метрополия. Это даёт мне основание думать, что город – не майяское поселение. Приезжай как можно скорее. Остальное – при встрече.
Барреро Васкес,
доктору Уиллису Эндрьюсу, Провиденс».
Послание произвело на нас большой эффект, и мы решили отправляться как можно скорее. Мысль о том, что где-то в лесах Юкатана нас ждёт открытие, по сравнению с которым меркнут все достижения современной археологии, приятно волновала. Доктор Эндрьюс пытался отыскать хоть что-нибудь в известных науке материалах о загадочном городе, но его постигла неудача, которая лишь распалила наш интерес к предстоящей поездке.
Итак, после спешных сборов и приготовлений мы отправились в Мериду, остановившись на день в Нью-Орлеане, где доктор Эндрьюс имел продолжительную беседу с профессором Центральноамериканского исследовательского института Робертом Уокопом, который также получил письмо от Васкеса и был немало заинтригован городом в сельве. Поэтому к нам присоединился его младший коллега, Джордж Брейнерд.
Вскоре мы прибыли в Мериду, где нас постигло первое удручающее известие. Оказалось, что директор музея неделю назад возглавил небольшую экспедицию, отправляющуюся к уединённом озеру, и пока что от них не было никаких вестей.
Впрочем, мы получили не менее радушного хозяина в лице Антонио Канто Лопеса, служащего Юкатанского музея. Оказалось, что именно он был тем самым человеком, кто первым посетил развалины и убедился в том, что эти постройки – часть громадного города майя. Меня сильнее всего заинтересовал рассказ Лопеса о пирамидах, скрытых под холмами. В моём воображении уже рисовались величественные храмы забытых богов и усыпальницы древних правителей. Распалённый до предела рассказами Лопеса, я был готов немедленно отправляться в сельву и даже подговаривал к этому моих товарищей.
Однако доктор Эндрьюс сказал, что следует подождать Васкеса, который, несомненно, принесёт нам куда более основательные известия о майяском городе. Брейнерд поддерживал его, и я остался в меньшинстве, не особенно переживая из-за этого.
Спустя пару дней отсутствие Васкеса стало тревожащим. Рассеивая мои страхи, Лопес объяснил такую задержку тем, что Васкесу удалось продвинуться в изучении нового майяского культурного центра.
Это казалось вполне возможным, но отнюдь не объясняло, почему директор не счёл нужным послать человека, который бы известил о его задержке. Хотя, увлекшись таинственным городом, он мог и позабыть про это.
Ещё пару дней мы занимали себя разбором архивов музея, пытаясь отыскать то, что помогло бы установить происхождение такого крупного поселения индейцев. Брейнерд сделал, показавшееся всем нам комичным, предположение, что найденные постройки – часть одного из городов потерянной Атлантиды. Ведь в прибрежных водах недалеко от Юкатанского полуострова уже производились поиски остатков Атлантиды, почему бы этому городу, о котором не сохранилось никаких ведомостей, не быть следом легендарной цивилизации, уничтоженной в результате древней катастрофы.
В доказательство он приводил статью доктора Пауля Шлимана, внука прославленного Генриха Шлимана, первооткрывателя Трои, под названием «Как я открыл Атлантиду, исток всей цивилизации», дополненную фотографиями Рэндольфа Пикмана. Мысли выражаемые им в этой статье имели поддержку в лице французского ученого Огюста Ле-Плонжона, который нашёл майяскую архитектуру похожей на греческую и утверждал, что треть майяских слов имеет греческое происхождение.
Эндрьюс склонялся к мысли, что размеры города были преувеличены и это – доселе неведомый остаток тольтекского поселения.
Мы проводили всё свободное время в подобных дискуссиях, предвкушая, подобно настоящим гурманам, изысканное угощение, ожидающее нас в сельве.
На следующий день явился человек, передавший послание Васкеса. Это был один из нанятых им рабочих, он был молчалив и на все вопросы отвечал односложно. В то время как записка Васкеса было куда красноречивее:
«Друзья мои, мы на пороге, возможно, самого удивительно открытия этого века. Мы установили, что город основан во втором тысячелетии до нашей эры. А ведь все известные науке месоамериканские центры возникли не раннее, чем в первом тысячелетии нашего летоисчисления. Таинственный город превосходит по размерам метрополию в Чичен-Ица и другие центральноамериканские города не только своим возрастом, но и числом построек. Количество обнаруженных нами близится к четырёмстам, но, учитывая размеры города (наблюдения с самолёта дают нам основания утверждать, что его площадь – сорок восемь квадратных километров), я предполагаю, что при такой же плотности построек, как и в этом районе, общее их число будет превышать двадцать тысяч. Наши находки превзошли все ожидания. Приношу свои извинения, за то, что не встретил вас лично, но сейчас я тем более не могу бросить место работы. Наоборот, я приглашаю вас сюда. Лопес будет вашим проводником.
Барреро Васкес,
Мерида, Юкатанский национальный музей».
Взяв с собой минимум снаряжения, ведь мы должны были присоединиться к основной группе, что наверняка имела все необходимые инструменты для работы, доктор Эндрьюс захватил лишь две книги, надеясь на то, что с помощью них удастся на месте расшифровать майяскую письменность, если она будет обнаружена, наша небольшая группа отправилась к своей цели прямо по шоссе, ведущем в главный Юкатанский порт, Прогрессо.
Преодолев половину пути на машине, мы вскоре были вынуждены оставить её, чтобы свернуть с шоссе в сердце джунглей. Как на человека, никогда не покидавшего свой родной штат, сельва произвела на меня большое впечатление. Путешествовать по ней пешком – совсем не то, что наблюдать фасад зарослей из окна поезда. Теперь же я сам блуждал в них, следуя за идущим впереди Брейнердом. Та тропинка, по которой мы шли, была до того узка, что представляла собой свободный коридор лишь для одного человека. Окружавшие со всех сторон многоярусные леса давили на нас, обступив со всех сторон и закрыв от глаз небо.
Брейнерд, очень любознательный по своей природе человек, просил Лопеса рассказать о тех растениях и животных, что мы встречали на своём пути. Так я узнал о том, что недавно минованное мной дерево было бразильской гевеей, которая являлась источником каучука, содержащегося в её млечном соку. Когда они заговорили о змеях, я, растревоженный своими страхами, стал слушать внимательнее. Впрочем, укус змеи, всвязи с достижениями медицины, в наши времена уже не является таким опасным, как это было ранее.
Преодолев примерно пять километров, мы, наконец, вышли к тому самому водоёму, что служил купальней для меридских мальчишек. Пруд этот, на самом же деле, был не чем иным, как сенотом, жертвенным колодцем майя. Поросший зеленью, он внешне был неотличим от обычного водоёма.
К нашему удивлению людей Васкеса возле сенота не оказалось. Хотя если вспомнить поразительные находки, которые удалось обнаружить в результате исследования «Колодца смерти» в Чичен-Ице, следовало бы сосредоточить главные усилия именно здесь. Или обнаружилось нечто настолько удивительное, что смогло увлечь Васкеса прочь отсюда?
Терзаемые догадками мы приблизились к краю сенота. Эндрьюс прикинул его глубину – не более восьмидесяти метров. Так обычно строили древние зодчие. Мы решили остановиться здесь и ждать Васкеса. Если же никто из участников его экспедиции не появится в течение трёх часов – будем двигаться дальше.
Пользуясь привалом, доктор Эндрьюс отправился осматривать ближайшие окрестности. Я, Брейнерд и Лопес остались возле сенота. Лопес рассказал нам о том, как предположительно проходил ритуал возле этого жертвенного колодца.
Где-то поблизости, скрытая растительностью, находится церемониальная площадка, где собирались паломники перед ритуалом. После окончания богослужений в святилищах жрецы укладывали роскошно одетых девушек на деревянный катафалк и несли по священной дороге к сеноту. Повсюду играла музыка: гремели тункули, майяские барабаны, рога из морских раковин трубили в честь древних богов, коленопреклонные люди пели величественные гимны. Затем девушки сходили с катафалка, жрецы очищали их дымом копаловой смолы и отводили на жертвенную площадку. Люди взывали к своим богам: «О боже, даруй нам свою благодать, даруй дождь и урожай и прими этих дев в свой дом, на своё ложе…» Жрецы брали девственниц за руки и ноги, сильно раскачивали и бросали в колодец, под тёмной гладью вод которого их ожидал бог.
Я до сих пор не могу отделаться от неприятной дрожи, пробирающей меня всякий раз, стоит только вспомнить о непрозрачных водах того колодца. Мне кажется, что оттуда на меня смотрит пара мерзких глаз и от этого взгляда голова кружится, и чувства оставляют меня.
Тогда же ритуал жертвоприношения чрезвычайно заинтересовал меня. Я решил непременно узнать о нём больше, как только мы вернёмся в музей.
Перекусив, мы были готовы продолжать свой путь, как вдруг Брейнерд с удивлением обнаружил, что доктора Эндрьюса нигде нет. Мы стали кричать и громко звать его. Обошли окрестности сенота, однако, не удаляясь слишком далеко. Не обнаружив его, мы пришли к единственно верному выводу, что доктор встретил кого-то из членов экспедиции Васкеса и теперь, скорее всего, присоединился к ним. Это значило, что мы не наткнулись на них лишь случайно и вскоре увидим директора музея и отправившихся с ним сотрудников.
Собрав свои вещи и прихватив с собой рюкзак Эндрьюса, мы направились к холмам за жертвенным колодцем. Стоило нам приблизиться к ним, как к нашему удивлению «холмы» оказались развалинами древнего здания, густо поросшего лианами. Рядом с ним обнаружились ещё несколько таких же разрушенных построек. Брейнерд предположил, что это часть дворцового комплекса. Никаких следов экспедиции Васкеса и доктора Эндрьюса здесь не было.
Долго задерживаться у руин мы не стали, ведь впереди нас ждало самое главное. Тут Канто Лопес сделал порадовавшее нас открытие – то, что мы считали частью руин, оказалось сакбе, священной дорогой. Она поднята над уровнем земли больше чем на два метра, поэтому мы сначала приняли её за здание. Лопес предложил нам следовать по ней, ведь сакбе, начинаясь, по-видимому, от сенота, должна выводить нас к какому-то из главных религиозных или административных сооружений.
Сакбе, хоть и полуразрушенная, оказалось очень широкой, по ней могли бы проехать в ряд четыре автомобиля, вроде того, на котором мы добрались сюда. Держась её, мы продвинулись довольно далеко вглубь города. Нас окружали развалины самых важных зданий, храмов и святилищ, но они не привлекают наше внимание – что интересного можно найти в руинах, без нужного для исследования времени и необходимых инструментов? Тем не менее, вскоре нам пришлось обратить своё внимание на одно из них.
Эта была стела, покрытая таинственными письменами. Лопес пытался прочесть их, но у него ничего не вышло. Тогда Брейнерд, вовремя вспомнивший о книгах Эндрьюса, стал искать в них похожие символы. Прошло более получаса, прежде чем он вынужден был признать, что к иероглифам, запечатлённые на стеле, не подходит ни один ключ. Это был не майяский алфавит, объявил он.
Такое заявление, как громом, поразило меня. Кто же мог использовать здесь, в городе, сделанном по канонам майя с характерной для них архитектурой, совершенно иную письменность? Выбитые на стеле знаки не имели ничего общего с майяскими иероглифами.
Более наблюдательный Лопес указал нам на то, что стела вытесана из цельного куска гранита, борозды же на ней до того глубокие, что невозможно представить себе, каким путём они были нанесены на её поверхность. Гранит, андезит и базальт – а именно эти самые твёрдые породы камня чаще использовались индейцами – плохо поддаются обработке медными и каменными инструментами. В этих символах была тяжкая мощь и извращённое искусство, словно циклоп отчаянно пытался изготовить тонкое ювелирное изделие, а у него опять вышла молния. Изгибы иероглифов были скорее похожи на арабский, чем на майяский алфавит.
Когда мы уже хотели покинуть стелу с её непонятными знаками, Брейнерд чуть не вскрикнув от радости, сообщил нам, что на торце стоит дата согласно майяскому календарю. Таким опытным майяологам, как Лопес и Брейнерд ничего не стоило установить её, как 5 Ахав Мак, что соответствует нашему 721 году.
Трудно сказать, прояснило ли она нам что-то или, наоборот, запутала всё ещё больше. Что же с той запиской, где Васкес сообщает о возрасте города – второе тысячелетие до нашей эры? Выходит это поселение существовало больше двух с половиной тысячелетий? И почему жители позже стали использовать немайяский алфавит?
На все эти вопросы Брейнерд ответил одним предположением. По его словам, город, изначально основанный майя, спустя длительный период времени, был завоёван иной культурой. Что же это была за цивилизация, что настолько развита, чтобы иметь собственную письменность, но не сумевшая оставить о себе никакой памяти в веках?
Даже сейчас я не могу ответить на этот вопрос и оттого во мне пробуждаются новые страхи. Таинственная цивилизация, о существовании которой на